В одном далеком королевстве жил-был маг. Странный, молчаливый и угрюмый. Он месяца и сидел в своей башне, лишь иногда выходя в свет за новыми ингридиентами. порой башня взрывалась, порой рушилась, но так или иначе — отстраивалась вновь. Жители королевства мага боялись, но уважали. Тем более что по слухам маг был никем иным троюродным внучатым племянником короля. Какое никакое, а родство. И, разумеется, за родство ему многое прощалось. Пьяные дебоши, например, когда, перепив амброзии с феями, он заваливался в ближайшую таверну, разнося все и вся с воплями «За Тамриэль, единорогов и полеты!» После он некоторое время отсиживался в королевской тюрьме, чтобы потом вновь вернуться в родную башню да подпалить ее случайно драконьей серой. Стоит ли уточнять, что маг был тем еще… Раздолбаем? Что де он делал в башне? Эта тайна окутана мраком, но, думаю, ее можно приоткрыть. На самой вершине башни чародей поддерживал мир. Да-да, он следил за те самым безумным шариком, который все готов был сломаться из -за чужих козней. Поэтому в своей лаборатории маг регулярно подпитывал энергией безумный шарик, да изредка вылетал на поиски иных колдунов и ведьм, что нарушали равноденствия мира. Не тех, что мелко вредили — это миру даже полезно — но вот всяких завоевателей… Короче, за короткую — всего-то пара жалких тысячелетий — жизнь у мага накопилось изрядно артефактов.

Артефакты были самые разные. Начиная от всяких усиливающих амулетов — порой маг сам поражался, где их только находят эти колдунишки — до навороченных посохов, с запасов заклинаний, автоприцелом и стрелами на случай внезапного сбоя магии. Правда, ничего толкового они чародею быть не могли, продавать их — чтобы потом вернуть снова у очередного завоевателя? И неизвестно как он с артефактом работать будет — было бы глупо, вот и оставалось, в свободное время пить с феями, да рушить таверны.

В общем-то, в то утро маг, как обычно, открыл окно в своей башне, дабы распугать обнаглевшие за ночь тени, да проверить все ли тихо в королевстве, как вдруг, механический феникс закукарекал: кто-то внизу, в самом низу башни, спускаться куда нужно было буквально миллиардами ступеней – не стоит забывать про пятое измерение – кто-то отчаянно ломился в дверь. Маг вздохнул, поправил капюшон и присел, подперев щеку рукой. Ну а что? спускаться, а потом подниматься –удовольствие маленькое. Вдруг, находящемуся внизу надоест стучаться в пустоту и он просто уйдет? Но феникс надрывался, кукарекал и даже порывался летать…пришлось вздохнуть и идти вниз.

 Спустился он примерно через пятнадцать минут после того как  понял, что от гостей ему не избавиться. И это было еще быстро – слишком уж волновал мистерика искрящийся наверху феникс. Эх… как бы не взорвалось ничего… а вот и толстая дубовая дверь, испещренная нарисованными друг на друге рунами. Защита, сила, восстановление, тишина, тайна… тьма символов. И дверь эта открылась, повинуясь тихому шепоту мага…

На пороге стояла девчонка: рыжая, в широких шароварах, кепке набекрень, лихой улыбкой и носом усыпанным веснушками.  Глаза у нее были зеленые, цвета свежескошенной равы, в обрамлении рыжих, медного отблеска ресниц. Парочки зубов не было – дитя явно находилось в том возрасте, когда зубам свойственно выпадать. И да, он с благоговением смотрело на мага, а потом шмыгнуло носом и гнусаво прошепелявило:

— Пивееееет. Я Лола.

— Лола? – скрытые под капюшоном брови чуть дернулись. Маг явно не понимал, что от него требуется этому…этому… этому существу, что сейчас уже тянуло загребущие лапки к его мантии, стараясь полапать лунную ткань. Благо, маг успевал уворачиваться незаметно от грязных и пыльных лапок, с забившейся по ногтями грязью, а вот девчонка обиделась. Топнула ножкой, надула губы и…

— Не Лола, а Лола!

— Лола… Лола… — маг покряхтел, пытаясь понять почему сие создание вопит, топочет ножками и смотрит на него так, словно он только что съел мешок сладостей и не поделился… а потом. Потом до него дошло: — Лора, чтоб тебя!

И радостный блеск зеленых глаз стал ему ответом. Маг фыркнул. Ну, допустим, с именем разобрались. А что делаешь?

— Чего тебе нужно, дитя человеческое? – дитя человеческое даже опешила от такого обращения. тут же по струнке вытянулась и четко отрапортовала:

— Я к вам… в ученицы.

Гром грянул, небеса разверзлись, сломались плотины и вышли моря из берегов. Завопили люди, зарыдали младенцы… а нет. просто наш чародей малость ошалел от подобного. Моргнул даже пару раз –но лицо его все еще было скрыто под капюшоном и никто не смог увидеть эмоций на его лице.

— Невозможно, — тихо прошептал он отступая на шаг от дитя. Дитя, что стремилось разрушить привычный уклад жизни, тишину после полуночи… -  иди обратно, домой, дитя.  Прочь.

И прежде, чем успела рыжая ему ответить хоть слово, как скрылся он, громко хлопнув дверью, да взметнув немного пыли подолом мантии. Как ужаленный, поднимался он по лестнице, стараясь забыть это громкое создание, прогнать прочь от своего сердца образ одинокого дитя. Наверняка где-то рядом есть защитник девчонки, так что прочь, прочь… пока не разрушили привычный ему мир.

Вот только покой ему теперь мог разве что присниться: солнце клонилось уже к закату, когда до верхних окон башни, когда уставший чародей улегся в кресло, вытягивая вперед ноги, да позволяя себе откинуть голову, освобождаясь от капюшона, да являя на свет белесые пряди волос.

В этот момент в окно постучались: фиолетовые сгустки энергии в форме птиц и животных, стучали, царапали окно и с улыбкой исчезали прямо перед лицом, прилипшего к окну мага. последним плоским силуэтом на подоконник с той стороны прилетела та самая девочка –образ, созданный магическими искорками – потопталась она пару мгновений на окне, махнула приветливо рукой чародею да пропала. Сразу понял хранитель, чьи это проделки, чертыхнулся, понимая, что теперь мелкая чертовка интересует и даже немного интригует его, но делать ничего не захотел: покой ему казался дороже.

На следующий вечер ситуация повторилась: в воздухе вновь летали фиолетовые искры, сплетаясь в причудливые узоры и рассказывали колдуну немые сказки. Вот, линия сплелась в дракона, который атаковал башню с принцессой. Вот, дракон похитил девушку. Вот – прекрасный рыцарь…

И что удивительно – старый хранитель увлекался этими глупыми историями. Сам не заметил, как передвинул он старое кресло ближе к окну, как часами мог смотреть эти глупые, простые истории, ощущая, как теплеет в сердце. Почему? Разве могли наивные сказки заинтересовать того, кто ведал всеми тайнами мира? Как оказалось – могли. Впервые в жизни, ему показывали что-то, специально для него. Специально создавали и выдумывали… день за днем, ночь за ночью, пока, однажды, не пропали картинки. Произошло это в один из тех вечеров, когда хранитель по привычке уже стянул свой капюшон, позволяя пламени в камине осветить светлые волосы своими алыми отблесками. Сел он и задумался, ожидая новой сказки. Вот только не было прекрасных искорок. Ни в тот, ни в следующий вечер.

Сначала маг даже расстроился. Потом – опешил, и сказал себе, что не имеет права обращать внимание на отсутствие наслаждения, что разбивает его дух – словно и не он устраивает регулярные пьяные дебоши, да и вообще не мог б претендовать в кандидаты святой невинности. Тот еще шалун был хранитель… однако ж, сейчас он всячески старался игнорировать образовавшуюся после пропажи сказок пустоту в сердце. Словно кого-то важного он потерял в тот момент…

И однажды тоска сменилась волнением. Произошло это на пятый день после прекращения история – и когда он успел к ним так привыкнуть? -  именно тогда опешил колдун, вспомнил кто был причиной появления всех этих существ… вспомнил и вздрогнул: неужели, от девчонки уже пять дней не было ни слуху ни духу. И ему бы радоваться-избавился от надоеды, перестал пугаться его феникс… а все же, душа не на месте. Вот и накинул он капюшон, да вышел из башни, на ходу сплетая нить заклинания, создавая тонкий путь поиска и по нему выходя на рыжую егозу, что в ближайшей таверне обитала, за кров и пищу работой расплачивалась, а сейчас вот в горячке металась.

Почернели тонкие руки. Впали зеленые глаза и образовались под ними такие синяки, что страшно было даже глянуть. Тонкое, худое тельце лежало на соломе, что служило кроватью, снедаемое болезнью. И одного взгляда хватило магу, чтобы понять, что не просто лихорадка, а мор это. Проклятье, другим колдуном наложенное и силы из девчушки выпивающее… удивительно, что та жива еще осталась — знать, энергии немало, раз не иссушил ее до сих пор кто-то, не забрал к себе ее силы…

Разумеется, он забрал Лору себе. Уложил на кровать большую, пружинистую, и обряд совершил, впервые в жизни нарушая заповедь хранителя: не ради спасения мира, но по собственной воли совершил что-то, душу спасая и буквально вырывая ее из объятий смерти… а ведь еще бы день и…

А потом он месяц отпаивал девчонку снадобьями и травами. Месяц он перебирал рыжие пряди, когда малышка доверчиво, как котенок сворачивалась подле него клубком, кладя голову на колени мага… никогда раньше не испытывал тот  эмоций, что вызывал в нем этот ребенок.

А спустя месяц, Лора уже вполне могла встать с кровати – резервы ее сил восстанавливались просто поразительно – и тогда, скрепя сердце, но согласился хранитель взять ее в ученицы, пусть и не пожелал он себе признаться, что всей душой привязался он к девчонке и не сможет теперь жить один в пустой башне. А о том, что однажды она все ж уйдёт, маг постарался не думать – ну, мало ли, как все сложится?

Шло время. Наука маги давалась рыжей с поразительной легкостью: она с завидным упорством зубрила старинные тома, сходу понимала мертвые языки и каждый раз старалась порадовать своими знаниями и наставника. Тот радовался, привязывался и… вместе с тем, росло и его волнение о том, что однажды она уйти. А если и не уйдет, то умрет. И что тогда? Как давно н, маг, не привязывался к кому-то? Годами? Веками? Это ведь больно. Он знал, он помнил, как кричал от боли. Как отел расцарапать себе шею и грудь, чтобы вырвать сердце. Потому что больно. Больно видеть, как уходят те, кто тебе дороже всего. И кого не можешь спасти. Ведь смерть и есть спасение, а его бессмертие – это проклятье. Но он не смог и лишь шрам остался на бледной коже, незарастающей раной на его груди… поэтому колдун носил свое темное одеяние, ведь лучи солнца палили и жгли царапины, напоминая ему о грехе. Грехе, который он уже совершил – поддался своим желаниям.

Маг и сам не понял, когда он влюбился в девчонку. Сначала это была забота учителя над ученицей, потом – отеческие чувства, которые плавно переросли в симпатию. Лоре тогда исполнилось двадцать. Рыжая, яркая, светлая. Ее нередко называли Искоркой, любили в деревне, уважали и нередко отдавали больше, чем было нужно, когда та ходила за продуктами – что, разумеется, было выгодно все же вредному и жадному колдуну. Ну. Жадному в разумных переделах.

Девушка выросла прекрасной ведуньей: она любила и собирала травы, изучала животных, понимала язык птиц и даже, порой, когда маг особенно уставал от своей работы – а в последние годы ему все чаще приходилось отправляться усмирять какого-нибудь расшалившегося мага – то ей было даже позволено следить за балансом в хрупком мире… пока однажды…

Пока однажды он не слег. Рана на груди загноилась. Началась лихорадка, маг в исступлении метался по кровати, сжимая до побеления костяшек покрывало, крича и нередко срывая больные стоны с губ. ему было страшно. Он то просыпался, не выходя из бреда. Т вновь уходил туда, вглубь, отдаваясь во власть кошмаров и вспоминая кем он был… и как он стал магом. Как он жил в деревушке, как любил свою маму и братьев, как… как однажды его выбрали наследником и как он получил предыдущие силы хранителя. Было больно. Больно, страшно, кошмары утягивали его все глубже на дно и лишь легкие прикосновения ЕЕ ладоней возвращали мага в реальность.

— Тише, тише…пей, — она нежно прошептала эти слова на ухо мага, помогла ему понять голову и аккуратно влила в его рот снадобье из трав. Первый же глоток обжег горло. Жар сменился холодом. А перед глазами сначала промелькнула яркая вспышка, а потом, потом… все погрузилось во тьму. Второй глоток принес ощущение лёгкости. Третий – свободы. А потом…потом был кроткий, полный нежности поцелуй. И ее слезы. Они капали на бледные щеки мага, пока сам он растворялся…

-Прости, прости, прости, прости меня, Р… — она шептала это, дрожа всем телом, иступлено и горько, рыдая в голос, сотрясаясь всем телом. Тонкие плечи дрожали, а длинные пряди щекотали его лицо. пришло время рассказать правду. Правду, что он, наверное, все же знал. Вспомнил сейчас.

… когда-то давно у него была семья. Мать, отец, пара братьев.  Была у него и подруга: рыжеволосая девчушка, с ярко-зелеными глазами, наполненные наглостью и нахальством. Потом же к нему пришли маги и забрали обучаться к Хранителю а ее… ее они забрали как рычаг для управления будущим хранителем, дабы подчинить себе мир. Вот только культ был уничтожен, новый хранитель потерял память, а девчушка несколько столетий провела в хрустальном гроб, что качался на золоченных цепях. Но было предсказание, что когда миру нужно будет преобразиться – расколется гроб и выйдет та, кто принесет этому миру его спасение… и смерть. И она вышла. Она нашла способ вернуть его доверие, узнать тайну и… способ его спасти. Способ обрести свободу. Правда, способ жесткой и горький.

Снадобье то было не простым. Оно растворяло Хранителя, разрушая его на элементы. Освобождая бессмертную душу от тела… и он его выпил. Выпил, вспоминая т потерянное и забытое, то любимое и горькое. Умер он улыбаясь. На семь элементов раскололся колдун: огонь, вода, земля, воздух, кошмар и дух. Восьмым же элементов оказалось сама рыжая – металл. Окружили ее сферы-элементы, закружили в причудливом хороводе, выбирая ее в качестве нового хранителя. Вот только мимо – три шага, последние следы, ослепшие от затраты сил глаза… она взмахнула рукой, разрушая сферу мира, позволяя ему разрушиться. И запустила элементы. Пусть летят, несет разрушения и собирая себе подобных, пусть дух придет к духу и обретет покой, чтобы получить свободу, а она… она выпьет остатки снадобья, растворяя и отправляясь вслед за ним.  В вечность…

…новый мир ничем не отличался от старого: люди животные, силы. Он был хаотичен и беспорядочен, никто отныне ха ним не следил: сила сама существовала и наводила в нем порядок. И где-то далеко, в маленькой деревушке, играли двое детей: рыжеволосая бесовка-шалопай и седовласый, не по годам серьезный мальчишка.

— Эй Рик, Рик! Догоняй! 

Знаешь, я не умею рассказывать сказки. Вернее, я не умею из заканчивать. Хороший конец и счастливый конец — вещи разные и не всегда ты знаешь, что хочешь в действительности... 

Ты знаешь, я хочу рассказать тебе сказку об огненном фениксе. Когда-то давным-давно этой птице поклонялись древние люди, они воспевали его в легендах, поклонялись и приносили животных в жертву.
Как-то раз выдался неурожайный год. Скот вымирал, коровы не давали молока, лошади отощали, а на полях не взрастало ни зернышка… Погибали и люди. Дети, старики… разумеется, они слабели в первую очередь, как ни старалось селение прокормить слабейших. Мужчины, как добытчики, шли на охоту, но и там выходило скудно — мор шел и по лесу. Убегали животные, перелетали птицы и казалось, что сам защитник оставил народ..., Наверное, так оно и было. То ли прогневался феникс на своих почитателей, то л и сам ослаб без веры человеческой, да только не мог — или не желал — он поддержать свой народ. Собрался совет селян, думали они, спорили долго, искали и выбирали кого или что отдать божеству на съедение, на поддержание да восхваление. Жаль было коров, лошадей и кур. Самим бы прокормиться… Да и, как всегда бывает в ненастные времена, пошатнулось доверие к хранителю, стали сомневаться люди в его существовании. Сомневаться и жалеть хотя бы малую толику провизии.
— Мяу, — внезапно раздалось за дверью хижины, где проходило собрание. Именно тогда, когда затих говор, когда уставшие от спора люди решили перевести дух… -мяу, — раздалось вновь и когтистая лапа провела по ссохшейся древесине. Кто-то особенно суеверный начал бормотать обереги, да доставать из складок одежды талисманы...
— Мяуууууу, — раздалось в третий раз. Протяжно и недовольно. И вождь племени дрожащей рукой потянул дверь, открывая ее и впуская незваного гостя: яркого рыжего кота с разноцветными глазами:
— Чур меня, чур! — пробормотала старая шаманка, глядя на кота. Тот же неспешно прошел в хижину, как положено всем котам: вальяжно, гордо, нагло. Принюхался, поводя головой в сторону, и тут же дернул ушами. когда раздался тихий, испуганный возглас:
-Да он же слепой!
Словно сами боги подсказали селянам кого принести к алтарю. Впрочем, кот и не сопротивлялся поимке — он лишь протянул свое «мяу» и сам прошел к горе, взбираясь по ступенькам, держа трубой хвост. А люди, словно завороженные, шли следом. Проводили они кота, да шикнуло на них животное. Кто-то хотел было поднять палку, чтобы забить, но... 
Дождь. Крупные капли упали на плечи мужчин. Сначала дробные, с необъяснимой скоростью они набирали мощь и силу. не прошло и пары минут, как ливень накрыл селение и прилежавшую к нему округу.Люди замерли. Счастливые, с опьяненные прохладой и влагой, он бежали домой, хохоча во все горло, закидывая горло и глотая, глотая эти сладкие капли... 
Кот сидел на алтаре. Дождь испарялся, не касаясь рыжей шкуры, испаряясь в паре сантиметрах от его шерсти. Рядом раздался шелест крыльев — феникс присел, наклоняя голову на бок, а после прикрыл коша своим крылом. Тот довольно уркнул, прижимаясь головой к теплому телу и начал тихо урчать. 
— Не ожидал? — слепец лениво приоткрыл незрячий глаз, на ощупь находя своего собеседника, — давно мы с тобой не виделись, брат… Сколько лет прошло? Сто, двести? 
Феникс не ответил. Молчал, напряженно вслушиваясь в шепот дождя и не считая мгновений, ждал. Наслаждался, впитывая его силу. Наконец, тихо выдохнул:

 -Зачем? Разве… разве ты не стал презирать людей? 
Кот усмехнулся. Лениво лизнул лапу, тут же проводя ею по своему уху и уткнулся мокрым носом куда-то в шею птицы
— Людей — да. В конце концов, именно они меня ослепили, поймали, пытаясь получить силу и власть, они решили схватить меня, божество войны! — последнее он тихо прорычал, но тут же взял себя в руки, — в итоге, я теперь лишь жалкий кот… Которому понадобилась не одна сотня лет чтобы восстановиться. Не ты ли тому виной? 
Он наклонил голову на бок, издавая громкое, протяжное и немного противное мяуканье. Дождь прекратился.

Феникс прижал крыло к своему туловищу, со скрытой нежностью наблюдая за тем, как слепец катается по влажному камню алтаря.
— Не я… я и сам на пределе… — что-то было не так. Ощущение фальши, горечи и страха прикасалось к птице. Он и сам не мог понять чем это обусловлено, но увидев насмешливую улыбку кота, понял, что все же что-то произошло не так. Кот тем временем выгнулся в спине, почесываясь лопатками о выступ
— Ты знаешь… эти люди перестали верить в тебя. Ты ослаб, потускнело твое оперение… чем больше сил ты тратил, тем больше они просили… Зачем? Они не хотели и не могли никого приносить, они решили забрать все себе… Все. А тебя бросить… Как некогда бросили меня, — он снова сел.В словах скользила нескрываемая горечь, а в памяти скользили события прошлых лет.
— Они мертвы, брат… И я пришел тебе об этом рассказать.

Когда-то давным-давно в долине жили три брата: рыжие, статные, насмешливые. Они были красивы и опытны, любимы людьми и богами. Собственно, и сами братья могли зваться божествами. Ну или божеством. Война, земледелие и лекарство, вот что они несли в мир. Старшим был Эр, обладавший тотемом пумы, средний — Рин, птица, парящая в небе, а младший… Миф. С тотемом землеройки. Братья жили в мире и согласии, ладили с людьми, учили своему ремеслу. Не ради власти, но ради защиты, ради роста и процветания… Жаль только, что не все люди хороши. Селение, где жили феникс, кот и мышь находилось плодородной долине, со всех сторон окруженной горами. Однажды через эти горы прошли и враги
Что обычно делают захватчики Насилуют женщин, забирают детей и убивают мужей. Сценарий был тот же. Только на стороне селения были боги, на стороне врагов… лишь старые шаманы, настолько погрязшие в рутине, что не слышали они уже гласы богов...
Но нашёлся предатель и в селении. Не понравилось ему, что всем заправляют братья рыжеволосые, вот и выманил он самого младшего, Мифа, под предлогом помощи больному. Ослепленный яростью старший брат кинулся в стан врага и был поймал следующим, ослеплен и унижен. Двое богов теперь было во власти вражеской армии, причем тех, что были наиболее нужны люду старающемуся… Можно было бы закрыться и держать осаду, но ведь хотелось спасти… Хотелось. Рин ненавидел кровь и боль, не понимал потасовок старшего. Он не хотел войны. Спокойный, мир, дарующий жизнь и принимающий ее словно сама земля, он был стремился к воздуху… И он понимал, что порой нужно жертвовать.
Рано утром вышли в поле враги селения, вывели пред собой братьев двух, одного в кандалы да решетки закованного, а другого израненного и избитого. И без того почти незаметный Миф, теперь казался еще слабее и меньше, еще жальче выглядел мальчишка… Вот только дух его был непоколебим. Захватчики силой поставили его на колени, ломая хрупкие кости. Лекарь не морщился. Он улыбался фениксу, шептал слова прощания… а потом покатилась его голова по зеленой траве, которую так люби полевка...
Дикий крик вырвался из горла феникса. Вздрогнула земля под ногами, захватила тело братьев старшего и младшего, волнами пошла почва, глотая врагов… Как ни готовился Рин к смерти, но не мог он выдержать вида родной крови, не мог принять того. что не будет рядом брата, хоть и должно было радоваться му, что покинул Миф свою земную оболочку, что прошел выше, стал хранителем… Закружилась голова птичья, задрожал он всем телом и в птицу же обратился… Началась вражья атака. Стреляли они из луков, пели тетивы песни погребальные, горели дома… не выстоять было селению… Пали все. Всех поглотила земля, укрыв своим саваном, укутав в зеленое одеянье… Не выдержал феникс горечи утраты. Отрекся он от памяти своей. Обманул и себя и весь люд… Да так и замер в поднебесье, своим светом и силой поддерживая остатки того, что натворил в день тот...
Кот выдохнул. Пара мгновений и на алтаре уже сидел юноша с закрытыми глазами. Прижал он к себе птицу, шепча тихое:
— Пора проснуться, брат. Освободи этот мир, подари людям покой… Не дай страдать тем, кто за правду лег... 
Птица же не слушала. Память восстанавливалась, пугала и ломала, хотелось кричать… И было стыдно. Так стыдно, что он позволил себе забыть, что нарек на боль незаслуженно
И пошло вновь время, появилась долина: сожженная дотла, мертвая...

 Много чего люди говорят, очень много… говорят, что там, за холмами была прекрасная долина, что охраняли ее братья-божества, что пропали потом все кроме феникса, да только и он охранять долину вечно не смог… много чего люди рассказывают. Да только был я там: нет там ни гари, ни копоти, лишь лес молодой, в котором мыши-полевки бегают, не боятся, по штанинам на плечо забираются да еды просят… А в глубине леса того стоит старый алтарь, заросший мхом и вьюнком. Снимал я вьюнок тот, находил рисунки птицы невиданной, да только большего не смог сделать — оцарапал мне руку кот, зашипел злобно, да на алтарь положил ягоды да пару полевок...

 У моего волка золотые глаза, умные, совсем не по-звериному хитрые. Они буквально горят в темноте погруженного в полночь леса.

Лес страшен. Его окружают зыбкие топи и непроходимые болота, деревья так и грозят зацепить твою брюки или рукава, поглотить и не пустить, сделать тебя своим пропитанием. Днем лес даже приятен – на его опушке цветут прекрасные цветы и щебечут птицы, и растут молодые березы. Кажется, что ты попадаешь в сказку — вокруг летают бабочки, тебя дурманит сочный аромат свежей листвы и вот, ты ложишься на мягкую траву… чтобы проснуться ближе к вечеру. В темноте ты обязательно заплутаешь и попадешь в лес. Но он не опасен, если судить по опушке. Ан нет… ошибся, милый, да еще как: один неверный шаг, лишний вздох, мысль, и очередной незадачливый путник падает в глубокий овраг. Звонко в предрассветной тишине хрустят кости таких же незадачливых гуляк, а от страха кажется, что скелеты кусают своими острыми зубами, смотрят пустыми глазницам, хватают костлявыми руками и тянут, тянут за собой.

Ты неудачно упал – скорее всего, подвернул или сломал ногу. Мелочь, но без посторонней помощи тебе не выбраться. А тут редко кто ходит. Как думаешь, что страшнее: умереть от голода или быть растерзанным зверьми? Увы, тебя ждет одна из этих судеб. А остатки твоего мяса растянут корни деревьев и цветов. Тех самых, которыми ты любовался на поляне. Бабочки попробуют твои глаза, лисы съедят губы и живот, не брезгуя самым вкусным, и даже милый травоядный зайка найдет чем поживиться… 

Страшно? Не бойся, маленький. На самом деле, у тебя все же есть шанс спастись. Не дрожи, ну, глупый. Слушай внимательно: когда ты окажешься в яме, рано или поздно, но перед твоей смертью придет мой волк. Ты узнаешь его по глазам и серым, прекрасным серым, ушам. Мой волк самый лучший, мудрый и хитрый. Порой я прошу его, и он обращается человеком, а потом… нет-нет, ты еще маленький слушать подобное. Лучше знай, что именно волк –твой шанс на спасение. Если ты ему приглянешься, то, возможно, он спустится вниз, в овраг и позволит тебе залезть к нему на спину. Он вынесет тебя из оврага на своей спине, ты будешь чувствовать мускусный запах зверя, чувствовать его силы и как сокращаются натренированные мышцы. Он прекрасен и грациозен, мой волк… Вот только, знаешь… в последнее время он никого не спасал. Видишь ли, мой милый дружок, как я сказал, волк спасет лишь тех, кто ему приглянулся… А я его очень люблю. Это ведь МОЙ волк…и я буду очень расстроен, если найдется кто-то, кто понравится ему больше. Потому, вытирай свои слезы, маленький. Мне жаль, но ты сгинешь в этом лесу. Но не бойся…я расскажу твою сказку следующему гостю, а боль… рано или поздно, но она закончится.  

Все люди делятся на две категории: те, кто лучше нас и т, кто хуже. Тем, кто хуже нас мы нравимся, тем кто лучше — чаще всего мы до них не дотягиваем. Лучшие бросают тех кто слабее и хуже. И в итоге остаются одни. И лишь два варианта спасения: либо помочь кому-то слабее подтянуться — что, впрочем, не всегда срабатывает — либо найти равного себе.Это тяжело, но возможно. И в таком случае нужно просто расти вместе.

Эй, знал, что в каждом «скучаю» есть отзвук прошлого? Знал, что «скучаю» — это осознание того, чего уже не вернуть? Знал ли ты, что змеи, свернувшиеся клубком в сердце, оплетают твоих котов? Скучаю… тысяча невысказанных мыслей в шести буквах и одном слове. Скучаю…

Ты знаешь, что каждое «извини» — это оправдание? Прежде всего, себя и своих поступков. Каждое извини – это редко, когда что-то изменится, это лишь предупреждение того, что все продолжится. Все повторится вновь

Ты знаешь, что каждое «люблю» теряет искренность? Чем оно чаще – тем меньше? И что любить можно многое и многих. И все по разному.

Ты знаешь, что каждая встреча – это начало прощания, каждое рождение – первый шаг к смерти? Ты знаешь… знаешь, знаешь, знаешь.

И знаешь, что это «знаешь» — всего лишь отголосок бури, что когда-то проносилась во мне. Знаешь? Знаешь, что сейчас творится там?

… там, в хрустальной башне сидит дракон и обгладывает кости принцессы. Она до последнего верила в сказки и ждала глупого принца. И она шептала ему полные нежности признания и не хотела слушать дракона. В итоге, она умерла от панкреатита. Знаешь?

И знаешь, чтобы оставить хоть что-то от нее в себе, дракон ее съел. Так просто, так мило, так глупо… а ведь он мог ее закопать и посадить древо. Прекрасное яблоневое дерево… и тогда бы он был бы куда счастливее. Глупый, глупый дракон…

Потом он обязательно станет человеком. Обязательно прекрасным парнем, с черными волосами и дьявольской улыбкой. Он будет любим сотнями женщин, но свою принцессу так и не найдет. А почему? Потому что она мертва, ну. Ты забыл? Это грустная сказка, не слушай. Не слушай глупого старика, у которого в бороде три волосинки и каждая исполняет желание! Трах-тибидох! И вот, она уже сидит посреди подушек и одеял… неживая, но цветущая. И глупый дракон, вне себя от радости, побежит вперед, чтобы наткнуться на острые колья… знаешь…

Драконы всегда умирают кто бы и что не говорил мне в ответ. Но, возможно, что, если бы он знал о ловушке? И если бы и не знал… он ведь видел, что это – не она! Но побежал… потому что верил. Потому что хотел быть с ней. И вот итог: у нас нет принцессы, нет дракона. зато, посмотри! На белом коне скачет он: блондин, с голубыми глазами. Немного припозднился, но ничего страшного, ведь у него уважительная причина: не мог сохраниться в очередной игрушке. Не бойся, принц. Найдется и для тебя история. Но… потом. А сейчас: трах-тибидох. Доброй ночи.

Удушливый запах сирени.  
Весна. Середина мая. 
Тихо. Вокруг — ночная Москва
И в мыслях мой разум сгорает. 

Тихо и душно. Но не наяву -
В наушниках песни играют
И я в своем теле словно в плену. 
Весна. Середина мая. 

Весна. О любви почему-то поют. 
Как будто влюбиться реально
Как будто все примут меня и поймут,

Не скажут, что я тут чужая. 

Внешне красива — тут не отнять 
Вены видны и тонкие плечи 
Волос распущен. В ночи благодать. 
Жаль, это сердце не лечит. 

Душно в столице, душно в себе
Вот бы прорезались крылья! 
В этой, вечерней и теплой Москве 
Я не чужая. Не легче...

Примет ли? Вспомнив прошедшие дни
Иль повторится бесплодна влюбленность. 
Мысль отрезвляет,
Крича: «Погоди!»
Все и так знаю. Не новость.

Риск иль опаска?

Уже ведь не та,

Что бросилась бы с головою.

В омут, бурлящий и полный тепла.

Страшно… В душе словно полость.

Выхода нет. так ведь Сплин напевал?

Есть, даже несколько, видишь?

Так что, я просто прикрою глаза.

Может, меня ты услышишь.

Я знаю поистине странных людей,
Им не перестали обычные тропы,
Они живут в царстве новых идей
И прорубают окна в Европу.

Они знаю тени и знают их склад
Ума, что доступно не каждому. 
Их всегда манит запах костра, 
Тумана руки чуть влажные. 

Они сводят с ума, иль сжигают в тоске
И чувства у них невесомые. 
Но знаешь, не страшно все это мне,
Поймешь, пообщавшись с подобными

Они сами пугают, нередко грустят
И путают, путают карты. 
С ними секунда — новый расклад,
И это так странно, внезапно..

Я знаю поистине странных людей
Они открываются ночью,
А днем они спят, укутавшись в страх
Души своей обнаженной.

Предпочитаю Маяковского Бродскому,

Пусть, позывы у него и странные.

Пусть, рвёт он нервы тонкие

И просыпается старыми ранами.

Пусть, он жизнь свою предсказал пером,

Пусть сломал себя на основе.

Я люблю Маяковского,

Предпочитаю его

.

.

.

Всем прочил ловцам слова.

Привет. Зайди в мою обитель,

В мой дикий, чертов мазохизм.

В мой переломанный маркетинг, 

В мой личный мир, где все – гамбит.

Где, если шаг, то взрывом бомбы,

И словно я в аду горю,

Где каждый выдох колет легкие,

А дрожь ладоней я приму.

Приму я холод, и обиду,

Вон, видишь стек?

Возьми, ударь. Раз, два...

И больше…

Я не вскрикну. Я даже перестал дышать.

Боялся боли? Что ж, пожалуй:

Закалка для родной души.

Здесь камни есть, и есть лежанки

Прикуй, ломай, свяжи, пляши…

Добро пожаловать в повал мой.

 В мой личный садо-мазохизм.

И пусть, хозяин не взаправду, но раб твой

Я.

До самых плит.

В доме стало настолько тихо,
Что я слышу гул пустых комнат.
Я один в промежутке криков 
И один среди книжных полок.
А мурчанье огромной кошки, 
Сродни грома раската… мне
Я один посреди пустых окон,
Я один на чужой земле.
---
Все ушло и приходит полночь.
Все ушло, только ты не спишь.
В супермаркетах греешь полдник
И обводишь страницы книг.
Все ушло, не осталось детства.
Ты одна посреди. Увы.
Все ушло и приходит полночь.
Мы одни, посреди зимы.
---
Ты сидишь на холодной скамье.
В окруженье пушистых лап.
Ты один? Что ж, пойдем ко мне.
И не бойся, я тоже так.
Я один посреди промозглых.
Я один посреди больных.
Я один среди непохожих. 
И похожих…тоже один.
Мы одни в этом целом мире.
Далеко или близко – не суть.
Мы сломались и позабыли, 
Что пора отправляться в путь.
Что пора отправляться поиск,
Срывать горло до боли и слез.
Мы одни. К нам приходит полночь 
В миллиардах страниц и звезд.